Без дороги - Страница 11

Было в Денисе что-то чрезвычайно комичное: он то и дело самым степенным образом гладил свою жидкую бороденку, серьезно хмурил брови, и все-таки ни следа степенности не было в его сморщенном в кулачок личике и всей его миниатюрной фигурке; получалось впечатление, будто маленький ребенок старается изобразить из себя почтенного, рассудительного старичка.

Мы вошли в избу. Денис поставил перед нами две чашки и кринку парного молока, нарезал ситнику. Наташа следила за ним радостно-смеющимися глазами и болтала без умолку.

- А чтой-то я вот барина этого раньше не видал никогда? - сказал Денис.- Смотрю, смот-рю,- нет, чтой-то словно...

- Он недавно только приехал...

Денис поглядел на Наташу.

- Они что же, барышня,- уж не обессудьте на вопросе,- не женишком ли вам приходятся?

- Ну, да же, конечно, женихом!

- То-то я все смотрю... Чтой-то, думаю,- с чего такая радость?

- Да как же, Денис, не радоваться? Ведь сам знаешь, в нынешние времена жениха найти - дело нелегкое. Не найдешь их нигде, словно вымерли все.

Денис развел руками.

- Да ведь... О том и толк, барышня! Куда, мол, подевались все? неизвестно!

- Вот-вот. Ну, а я вот нашла себе.

- Ну, дай вам бог счастливо!.. Они, что же, по акцизной части* служат?

Наташа расхохоталась.

- Голубчик Денис, да почему же ты думаешь, что именно по акцизной?!

- Ну, ну, господь с тобой, матушка... Хе-хе-хе! - рассмеялся и Денис, глядя на нее.

Узнав, что я доктор, он придал своему лицу страдальческое выражение и стал сообщать мне о своих многочисленных болезнях.

Мы просидели у него с полчаса. Попытался я ему заплатить за молоко, но Денис обиделся и отказался наотрез.

От него мы поехали на Гремучие колодцы, оттуда в Богучаровскую рощу. В Богучарове, у земского врача Троицкого, пили чай... Домой воротились мы только к обеду.

* Акцизная часть - управление, ведавшее акцизом - видом косвенного налога на произво-дителей или продавцов товаров массового потребления (табак, чай, сахар, спички и т.д. )

2 июля, 10 час. утра

Перечитал я написанное вчера... Меня опьянили яркое утро, запах леса, это радостное, моло-дое лицо; я смотрел вчера на Наташу и думал: так будет выглядеть она, когда полюбит. Тут была теперь не любовь, тут было нечто другое; но мне не хотелось об этом думать, мне только хотелось, чтоб подольше на меня смотрели так эти сиявшие счастьем глаза. Теперь мне досадно, и злость берет: к чему все это было? Я одного лишь хочу здесь отдохнуть, ни о чем не думать. А Наташа стоит передо мною - верящая, ожидающая...

11 час. вечера

Ну, произошел, наконец, разговор... После ужина Вера с Лидой играли в четыре руки какой-то испанский танец Сарасате. Я сидел в гостиной, потом вышел на балкон. Наташа стояла, присло-нясь к решетке, и смотрела в сад. Ночь была безлунная и звездная, из темной чащи несло росою. Я остановился в дверях и закурил папиросу. Наташа обернулась на свет спички.

- Ах, это ты, Митя! - тихо сказала она, выпрямляясь.- Хочешь, пойдем в сад?.. Посмотри, как... хорошо...

Голос ее обрывался, и она взволнованно теребила кружево на своем рукаве.

Мы спустились в цветник и пошли по аллее.

- Помнишь, Митя,- вдруг решительно заговорила Наташа,- помнишь, ты говорил недавно о сознании, что живешь не напрасно,- что это самое главное в жизни... Я и прежде, до тебя, мно-го думала об этом... Ведь это ужасно жить и ничего не видеть впереди: кому ты нужна? Ведь это сознание, о котором ты говорил,- ведь это самое большое счастье...

Я молча шел, кусая губы. В душе у меня поднималось злобное, враждебное чувство к Наташе; должна же бы она, наконец, понять, что для меня этот разговор тяжел и неприятен, что его беспо-лезно затевать; должна бы она хоть немного пожалеть меня. И меня еще больше настраивало против нее, что мне приходится ждать сожаления и пощады от этого почти ребенка.

Наташа замолчала.

- Я слышал, что ты прошлую зиму занималась здесь с деревенскими ребятами,- прогово-рил я.- Ну, как ты, с охотою занималась, нравится тебе это дело?

- Д-да,- сказала Наташа, запнувшись.

- Ну, вот и дело Если хочешь совершенно отдаться ему, поступи в сельские учительницы. Тогда ты будешь близко стоять к народу, можешь сойтись с ним, влиять на него...

Я говорил, как плохой актер говорит заученный монолог, и мерзко было на душе. Мне вдруг пришла в голову мысль: а что бы я сказал ей, если бы не было этой спасительной сельской учите-льницы, альфы и омеги "настоящего" дела?

Наташа шла, опустив голову.

- Голубушка, это дело мелко, что говорить,- сказал я, помолчав.- Но где теперь блестя-щие, великие дела? Да не по ним и узнается человек. Это дело мелко, но оно дает великие результаты.

Я почти физически страдал: как все фальшиво и фразисто! Мне казалось, теперь Наташа видит меня насквозь; и казалось мне еще, что и сам я только теперь увидел себя в настоящем свете, увидел, какая безнадежная пустота во мне...

- Вот это прелестно! - раздался в темноте голос Веры.- Мы с Лидой играем для них, стараемся, а они себе ушли и гуляют здесь! Стоит вам играть после этого! Никогда не стану больше!

Вера, Лида и Соня подошли к нам. Я был рад, что кончился разговор.

3 июля

Привезли газеты. На меня вдруг пахнуло совсем из другого мира. Холера расходится все шире, как степной пожар, и захватывает одну губернию за другою; люди в стихийном ужасе бегут от нее, в народе ходят зловещие слухи. А наши медики дружно и весело идут в самый огонь навстречу грозной гостье. Столько силы чуется, столько молодости и отваги. Хорошо становится на душе... Завтра я уезжаю в Пожарск.

4 июля

Я в Пожарске. Приехал я на лошадях вместе с Наташею, которой нужно сделать в городе какие-то покупки. Мы остановились у Николая Ивановича Ликонского, отца Веры и Лиды. Он врач и имеет в городе обширную практику. Теперь, летом, он живет совсем один в своем большом доме; жена его с младшими детьми гостит тоже где-то в деревне. Николай Иванович - славный старик с интеллигентным лицом и до сих пор интересуется наукой; каждую свободную минуту он проводит в своей лаборатории.