Я говорил ей, что я не один такой: что все теперешнее поколение переживает то же, что я; у него ничего нет,- в этом его ужас и проклятие. Без дороги, без путеводной звезды оно гибнет невидно и бесповоротно... Пусть она посмотрит на теперешнюю литературу,- разве это не литература мертвецов, от которых ничего уже нельзя ждать? Безвременье придавило всех, и напрасны отчаянные попытки выбиться из-под его власти.
Наташа все время не выронила ни слова. Она взялась за руль и повернула лодку. Назад мы плыли молча. Месяц закатился, черные тучи ползли по небу; было темно и сыро; деревья сада глухо шумели. Мы подплыли к купальне. Я вышел на мостки и стал привязывать цепь лодки к столбу. Наташа неподвижно остановилась на носу.
- Я все-таки думаю, что ты ошибаешься,- тихо сказала она, глядя вдоль реки, тускло свер-кавшей в темноте.- Неужели, правда, необходимо быть таким рабом времени? Мне кажется, что ты перенес на всех то, что сам переживаешь.
Я с усмешкой пожал плечом.
- Дай бог!
Я вышел на берег. Наташа по-прежнему неподвижно стояла в лодке.
- Ты еще не пойдешь домой?
- Нет,- коротко ответила она.
Я стал подниматься по крутой, скользкой тропинке. Когда я был уже в саду, я услышал внизу, по реке, ровный стук весел: Наташа снова поехала на лодке.
И вот уже час прошел, а я все сижу у стола,- без мысли, без движения, в голове пустота. На дворе идет дождь, черный сад шумит от ветра, тоскливо и однообразно журчит вода в дождевом желобе... Наташа еще не возвращалась.
10 июля
Наташа все эти дни избегает меня. Мы сходимся только за обедом и ужином. Когда наши взгляды встречаются, в ее глазах мелькает жесткое презрение... Бог с нею! Она шла ко мне, страст-но прося хлеба, а я - я положил в ее руку камень; что другое могла она ко мне почувствовать, видя, что сам я еще более нищий, чем она?.. И кругом все так тоскливо! Холодный ветер дует не переставая, небо хмуро и своими слезами орошает бессчастных людей.
9 час. вечера
Сейчас нарочный привез мне со станции телеграмму из Слесарска: городская управа уведом-ляет, что я принят на службу, и просит приехать немедленно. Слава богу! Еду завтра вечером.
11 июля. 12 час. ночи
Я в Слесарске: приехал я всего полчаса назад. Ну и городишко! Гостиниц нет, пришлось остановиться на постоялом дворе. Мне отвели узенькую комнату с одним окном. Синие потрес-кавшиеся обои; под тусклым зеркальцем - стол, покрытый грязной скатертью с розовыми разводами; щели деревянной кровати усеяны очень подозрительными пятнышками. Кругом все глубоко спит, пальмовая свеча слабо освещает стены; потухающий самовар тянет тонкую-тонкую нотку; замолкнет на минутку, словно прислушиваясь, поворчит - и опять принимается тянуть свою нотку. Спать еще не хочется; буду вспоминать сегодняшний день.
К обеду приехал в Касаткино Виктор Сергеевич Гастев. Я укладывался у себя наверху и сошел вниз, когда все уже сидели за столом.
- А-а, доктор! Здравствуйте! - встретил меня Виктор Сергеевич, высоко поднял руку и мягко опустил ее мне в ладонь.- Все ли в добром здоровье?
- Вот, Виктор Сергеевич,- сказал дядя с тем юмористическим выражением на лице, которое у него всегда является при гостях,- сей молодой человек, не желая спасать от холеры нас, уезжает на войну с холерными залитыми в ваш Слесарск.
Виктор Сергеевич поднял брови.
- Вы таки едете в Слесарск?! - недоверчиво спросил он.
- Разумеется,- ответил я, невольно улыбнувшись.
Он взял стоявшую перед ним рюмку с водкой и взглянул в нее на свет.
- А вы что же, Виктор Сергеевич, разве не сочувствуете сему геройскому подвигу? - спросил дядя тем же тоном.
Виктор Сергеевич опрокинул рюмку в рот и закусил селедкой.
- Отчего не сочувствовать? - равнодушно произнес он, вытирая салфеткой усы.- Убьют его там через неделю,- ну, так ведь это пустяки: он человек одинокий.
Тетя замахала руками.
- Да ну, Виктор Сергеевич! Типун вам на язык! Что это такое - "убьют"!
- Да очень просто! Вы не знаете, что такое наша слесарская мастеровщина, а я знаю хорошо. Вы вот раньше спросите-ка, что это за народ.
Он заткнул себе салфетку за жилет и принялся за борщ.
- Что же это за народ, Виктор Сергеевич? - спросила Соня.
Наташа, подняв голову, с ожиданием смотрела на него.
- Да вот, душенька, какой народ. Недели две назад позвали за реку доктора Чубарова к старухе одной; оказалась дизентерия. Он прописал ей лекарство, а кроме того - карболки, чтоб вылить в отхожее место. Старушка-то святая и рассуди: зачем "лекарствие" в такое место выли-вать? Да стаканчик раствору и хватила. Ну, к вечеру, разумеется, и лежала под образами. Назавтра приезжает доктор, собрался народ, окружил его и начал расправу; били его, били - насилу поли-ция отняла. И теперь еще больной лежит. Розыски пошли, расследования... Четверых арестовали.
- О боже ты мой! - в ужасе воскликнула тетя.- Ну, слава богу еще, что этого так не оставили: все-таки на них теперь страх будет.
- Страх? - расхохотался Виктор Сергеевич.- Да, да-а... Через два дня после этого вдруг в чистом поле загорелся барак; весь сгорел, до последней щепочки. Теперь уже новый строят, конча-ют. Опять полиция нагрянула, опять аресты, розыски... Народ возбужден и озлоблен до крайности. И не скрывает никто, прямо говорят: пусть к нам доктора пришлют, мы с ним разделаемся. А слу-хи, слухи идут,- один другого нелепее. Недавно рассказывает мне горничная: доктора с полицией вломились к одному сапожнику, у которого болела голова; самого его уволокли в больницу, а инструменты его, товар все пожгли; теперь сапожника выпустили, но он совершенно разорен и стал нищим... Торговки на базаре громко рассказывают: дескать, выписывают к нам трех докто-ров, чтоб народ травить. Вчера еще приходит ко мне моя прачка, плачет. "Горе, говорит, мне, барин, с сыновьями моими! Пришли они намедни с фабрики, рассказывают: ребята сговорились,- если докторов в Заречье пришлют, всех их разнести. Мы, говорят, тоже пойдем. Никаких моих уговоров не слушают, погубят свои головы..." Ведь это уж сознательный заговор! закончил Виктор Сергеевич, значительно мигнув бровями, и снова принялся за борщ.- И ведь говорил я все это Дмитрию Васильевичу, предупреждал его в Пожарске,- нет! Пришла охота на нож лезть!